557 Views
* * *
Людно во поле минном –
даже приткнуться негде,
птицы летят над миром,
птицы не знают смерти,
что до людской войны им?
Что им до нашей боли?
Все мы сейчас вольны и
каждый сольётся с полем
в вихре иссиня чёрном,
в гомоне снежно-белом,
птицы плывут, как чёлны,
птицы летят, как стрелы,
время насквозь пронзая,
свет, разводя крылами,
солнца пустая завязь
не зачинает пламя.
Сколько во поле снега,
шаг и светлей, и глуше,
люди уходят в небо,
в лёгкие птичьи души.
* * *
И смело жить, и смело умирать,
за нами дети наши – божья рать,
над нами души прадедов и дедов,
погибшие за родину и нас,
под нами листьев прошлогодних наст,
и трав щепа, и солнечная дека,
За нами путь длинной в десятки лет –
тропа пчёлы, прозрачный рыбий след,
и тишины сосновая чешуйка
едва-едва прилипшая к губам,
в нас свет, и божий глас, и птичий гам,
куда ты, пчёлка, бархатная шубка?
Не улетай, покуда я дышу,
и мир не превратился в белый шум,
и всё, что в нас до этого горело,
и билось, и звучало, и цвело.
В огне твой город, преподобный Лот,
Его сожгли не мы, а божьи стрелы.
Какая боль, какая тьма кругом!
Идя на свет, становишься врагом,
неся любовь, не можешь ненавидеть,
а можешь только быть или не быть
под этим небом бледно-голубым,
и выходить из вод морских, как витязь,
дозором обходя свой малый град,
в котором ты, пока ещё не раб,
и вечный март в ладонях волн балтийских
так хрупок, как надежда и тепло,
и бьётся неизвестность о стекло,
и все мы живы в этих чёрных списках.
* * *
Что ты плачешь, убиенный Ваня,
по своим пшеничным волосам?
Я сейчас гляжу в твои глаза,
в них покой и небо голубое,
я не знаю смерти этой званье,
я не знаю званья этой боли.
Свет мой Ваня, что тебе не спится?
Так мягки подснежников ковры,
я пришла глаза тебе закрыть,
чтобы ты не видел больше горя,
слышишь, вяжут бабушкины спицы
облако похожее на гору,
в той горе пещера, в ней царевна,
ты её покуда не буди,
спит младенец на её груди,
у него твои глаза и плечи.
Спи, не помни, как земля горела,
ведь сейчас она и пуха легче,
и нежнее маминых объятий,
что не сберегли тебя в беде,
ты во сне сейчас её утешь,
обними, сними с неё усталость,
чтобы не почудилось опять ей,
что тебя как будто бы не стало.
Пусть живет твой друг, и злейший враг твой,
и девчонка с русою косой,
(ты её любил на первом курсе)
а сейчас возьми в свой долгий сон
тьму и ужас огневого града,
и людей украинских и русских.
* * *
Если завтра начнётся война
я хочу знать, что я сделала в этой жизни всё, что я хотела:
родила детей, написала книгу, обрела настоящих друзей, была счастливой каждый день.
Если завтра начнётся война
я хочу верить, что мы выживем:
все те, кто ежедневно погибает в бескровной борьбе за счастье своих близких,
за свободу своего слова,
за право быть честным перед самим собой.
Если завтра начнётся война
я хочу не показать моим детям, что мне страшно,
чтобы ни на одну минуту не усомнились они в том, что я сумею их уберечь
от всего мирского зла,
что я успокою их боль,
и буду рядом, чтобы в любой момент отдать свою жизнь за каждого из них.
Если завтра начнётся война
я хочу этого не знать,
и чтобы это незнание было моей самой большой слабостью,
ибо любая слабость есть попытка принятия себя.
Если завтра начнётся война
я хочу быть первой, кто почувствует её окончание,
хочу увидеть, как она слабеет в долгих объятиях моего слова,
медленно угасает,
заползает в свою нору, испугавшись собственной тени.
Если завтра начнётся война
я буду помнить мое сегодня, как самое счастливое и беззаботное время,
усталость, как оправдание моей собственной лени,
заботы, как самый желанный отдых,
себя, как маленького обиженного ребёнка
не желающего принимать слабости других, и не понимающего, что каждое мгновение жизни есть бесценный дар.
* * *
Гандельзальц в Тель-Авиве имеет высокой пост,
у него есть большие связи и средний рост,
он читает новости, думая: «Чур меня!»
И молчит, затаившийся где-то, уже три дня.
Иванов в Варшаве работает много лет,
он пьёт местное пиво и кушает польский хлеб,
но он любит свою страну и свой отчий дом,
а сейчас молчит и боится сказать о том.
В Могилёве Алесь уходит работать в ночь,
у него есть военная служба, жена и дочь,
он не хочет войны, как и взвод его однополчан,
но молчит об этом, ведь батька велел молчать.
Баба Аня в Ростове плачет за всех людей
в своей тесной комнате и молится третий день,
она помнит, как горела она в огне
той войны и молчит, но боль не смолкает в ней.
Потаёнов в Киеве прячется по углам,
наблюдая, как обращается вечность в хлам,
как любовь и тепло угасают в его душе,
и не может молчать, потому что кричит уже.
Миролюбов в Москве сидит за большим столом,
и не может найти никаких подходящих слов,
но не вторя, ни тем, ни этим чужим речам
не молчит, потому что больше нельзя молчать.
* * *
Что ты творишь, держава?
Тьма твоя многолика.
Смерть, не твоё ли жало
в адской печи отлито?
Залп перекрещен с залпом,
день в огневом убранстве,
будет ли наше завтра
кровью залито братской?
Знаем ли мы всю правду?
Так ли виновен каждый?
Брат, не иди на брата,
даже когда прикажут,
даже, когда заставят
думать нас, что мы правы,
мы не закроем ставни,
и не разрушим храмы
наших сердец, мы сможем
здесь, на границе слома,
слово достать из ножен,
Русское наше слово.
* * *
Что есть любовь? Любовь есть мы,
Любовь есть бог, любовь есть дети,
мы за любовь всегда в ответе,
мы перед ней одной честны,
так от чего же мы молчим
сейчас, когда так многолюдно
во тьме, что мы друг друга любим,
ничьи сторонники, ничьи.
На солнце плачут купола,
и света путаются нити,
любовь не может ненавидеть,
какой война бы ни была,
какое зло, какая боль
нас не пыталась б изувечить,
огонь любви да будет вечен!
Да будет проклят всякий бой!
