298 Views
* * *
Наешься родной землицы
И дошика за полтинник,
И будет потом что вспомнить
О мирных своих делах.
На вкус и на запах время
Распробуешь — не забудешь.
А это, гляди, какое —
Вот здесь, через два щита?
То ль приторно-невозможно:
Поднимут свои забрала
И бросят к чертям дубинки
С улыбкою до ушей.
То ль солоно и железно…
Тогда я знаю, что делать,
Но вряд ли это поможет
(Что ж, первая пуля — где?)
Я знаю, что будем делать:
Мы будем лежать в окопе,
Лежать, обнявшись, и плакать
С набитым землёю ртом.
Наешься — вставай и падай.
Мне хочется слепо верить
В эстетику неубийства —
В невыстрелы с двух сторон.
А может и так случиться,
Что даже не нужно пули
(Как это всегда бывает
На самом-пресамом дне).
Ты станешь травой в асфальте,
Ты станешь железной пылью.
Эй, кто переел землицы?
Кого поднимать с колен?..
Путь до воды
Хрустальна речная гладь,
На дороге пыль горяча.
(Босые ноги беречь… и плечи!)
Бесцеремонно южное солнце,
Путь до воды далек.
Эй, впереди!
Сторонись, видишь:
Машины.
Мимо
В горячую точку
Едет
Колонна.
(Встать на обочине, переждать).
Едкая пыль на зубах…
На цветах придорожных — пыль.
Путь до воды.
И кроме пути — ничего.
Кроме реки — ничего.
(Сбитые ноги, плечи горячие остудить).
Кроме воды…
Над водой — стрекоза цвета хаки.
В травах цикады…
(Не видеть, как на дорогу
Серое облако, отяжелев, осело —
Белые на линию горизонта не оседают).
За линией горизонта — дорога,
А кроме нее — ничего.
Может, совсем ничего.
Разве что облака —
Легче, чем ватные души
Тех,
Кто едет
В колонне.
Охра
Напивалась солнца – тёплая охра текла внутри;
Было так много света, что испарялся с ладоней.
Прости, моя милая, если ещё горит. И, если горит,
Ты, может быть, найдёшь, где я теперь схоронен.
Охрой рисует ветер колосья над головой –
Это земле на грудь пролиты твои печали.
Если б не ты, на раненой почве не выросло б ничего
(Охру разводишь в неба чугунном чане
И раздаёшь по лучику всем, кто остался жив –
Так травы пускают корни, рождают цветенье).
Над нами, ставшими соком, – ласточки и стрижи.
Дети находят пули, играют в невозвращенье…
Но разве им, милая, разве им объяснишь?..
Память бинтуешь, бинтуешь солнечной лентой
Накрепко…
Так сквозь меня прорастает тростник,
Из которого сделаешь флейту.
Погоны
И откуда ты взялся такой?
Когда твоя мать сердобольно молила:
«Коленька, не ходи к ним, не выдержишь»,
Ты не слушал.
Когда жена твоя, уходя, сказала, что не хочет мараться,
Ты молча смотрел ей вслед.
Дочь да сын — ради них чью угодно кровь готов был пролить.
Но ты не пролил.
И когда неуверенная рука протянула цветок в сторону оцепления,
Ты просто его не взял,
А твой сосед начал лупить дерзновенного
Сапогами.
И когда вели их, расхристанных, ты как бы невзначай шёл между ними и «своими».
Может быть, ты здесь, чтобы ослабить пластиковую удавку на тех заведенных за спину руках
Или чтобы дать напиться тем пересохшим губам
Или достать из рюкзака того парня куртку — ему ведь холодно в пять утра на голом бетоне.
Кто сделает это в аду, кроме чёрта.
Но дочь твоя вырастет и будет стыдиться тебя.
Сыну твоему будут презрительно смотреть вслед.
Только для матери ты останешься Коленькой, с которым она не спала ночей.
Помнит — грудь болела от молока.
Помнит, как несла тебя на руках в больницу,
Когда ты упал с забора и расшиб нос.
Помнит, как утешала,
Когда принёс первую двойку.
Помнит, как не могла объяснить, почему отец лежит в этом странном ящике такой красивый и неживой.
А как крепила тебе погоны — не помнит.
И не ей теперь судить, причастен ли ты ко злу.
Когда тот парень с диабетом, так похожий на твоего сына, будет падать в обморок,
Ты быстро найдешь на казённой полке кубик сахара.
Когда ту женщину, которую тоже били, — копию твоей матери — хватит инсульт,
Ты первый кинешься к телефону, чтобы вызвать скорую.
Ведь кто сделает это в аду без тебя, Коленька —
Но для кого эта пуля в стволе?
