173 Views
Viy walks around the Ukraine
Translated by Leonid Yakovlev
Viy walks around the Ukraine,
One step and there’s no bridge,
And Volnovakha, flesh and veins,
Is hanging from his lip,
And the exploded Kharkiv’s crunching
In his rotten teeth,
And the blue Dnieper smells with grayish
Anguish in his fist.
And over spring and over care
Viy’s scattering the death,
It walks around the Ukraine
With a huge letter Z.
A piece of swastika, zigzag
that’s over window holes
Is striking out the world around
With barbed wire curves
So on the tank, the wall, the dust,
Both outside and inside
Of soul, erase it quickly, now
From face of earth worldwide.
I’m driving day and night
Translated by Richard Coombes
I’m driving day and night, I’m driving down a road that has no end.
The fields are bending, slowly waving wings of black before my face.
There are no fields as black as this in my cold corner of the world.
There, where my old home still stands, the grass is softer and the clouds more white.
We were close, and closer than close, our hands were warm, our eyes were moist,
But now light rain on long wrists falls, and forests fill our line of sight.
Conversations, easier than easy, darted the way the sparrows dart,
But now around your words and mine has grown a thicket of tall firs.
A heated stove we had, a fattened blue tit, hedgehog on patrol,
But now the roads are wrapped around our feet and tangled in our hair.
Untangle them, unroll them―how can we? How smooth out the bump? ―
Gone the blue tit, flown across the sea,
In the heavens a blossoming flush of fire,
In my throat―a lump.
New Year already addled
Translated by Richard Coombes
New Year already addled,
Droop-eared, wilting garlands,
Ice, once clear, now raddled,
And you, my love, my darling,
Here on the wall, your strong
Arm wrapped tight around me:
From peace all ages long
Look down; show me you’ve found me.
I’m scared here all alone
Among the piles of snowfall.
Smoke from the new war zone
Drifts beneath our wall,
Yet still the fun, the joshing,
Still people don’t believe,
But they’ll all be fed to bursting
(You knew; you’re not deceived),
Bloated on shame and blood
And loud vituperation,
Like the ice here, smeared with mud
And melting at the margin;
Bloated on refugees,
And Death, his red maw gaping.
You knew, my love, so please—
Do something, anything!
Conversations
Translated by Dmitry Manin
He’s like, listen, it’s hell here, fucking hell.
She’s like, are you kidding? He’s like, we shoot and shell
Everyone, mil or civ, regardless. She’s like, you don’t say!
He’s like, look, we dropped in this empty house today,
And I grabbed five grand greenbacks, and the house burned down.
She’s like, really, omigod, we’ll pay off the loan.
He’s like, we’ve shot three guys, led them into the woods.
She’s like, do you go hungry? Do you get enough food?
He’s like, ‘s okay. She’s like, down to skin and bones, are you?
You can rape Ukrainian girls, just don’t tell me when you do.
– One, this is Two, how’s it going, over. – Two, this is One,
All quiet, some kids passed the bridge. – What the fuck did they want?!
– Guess going to school, notebooks and stuff in their packs.
– Spared them for now? Cover the target when they go back.
He’s like, hi mom, listen, we shell them like fuck.
She’s like, right, turn everything there into trash and muck.
He’s like, you know, it’s all civilian targets and stuff.
She’s like, yeah, you’re down in a hot spot, it’s tough.
He’s like, they been whacking us four days in a row.
We were stuck with our mugs in the dirt, you know.
She’s like, many getting killed? – He’s like, yeah, a ton.
The commander’s dead, a leg’s left, the rest gone.
She’s like, did they tell you when you’re going back?
He’s like, we were five guys with one ration pack.
Broke into a home, roasted some meat and ate.
She’s like, how long haven’t you eaten? – Seven days or eight.
He’s like, the village is totally trashed, it’s nuts.
She’s like, they’ve always hated Russia’s guts.
He’s like, yeah, I emptied a magazine into this car, I did.
And Nick is already 200. She’s like: poor kid.
He’s like, got enough of it, tomorrow I’m gonna refuse.
She’s like, it’s a disgrace, you’ll just get jail time, what’s the use?
He’s like, Serge is wounded, he’ll get some dough at least.
Yesterday the commander took us to task, today the priest:
Bla-bla-bla Motherland, honor, heroes have no fear…
I asked the commander – he doesn’t know what we’re doing here.
Pebble-skinned August
Translated by Richard Coombes
Pebble-skinned August draws in, hastens.
A softness appears in the movements of leaves,
And overhead an impalpable haze,
And damp in the eyes. It’s time to awaken:
Pull back the curtains, accept it; it’s true
That no more than eighteen days still remain
Till the weeping, the sculpted edge and its flame,
Till midnight all new, till the chasm all new.
But August has yet its midpoint to reach —
Come then, let’s buy us a rough canteloupe,
A helping of figs and a soft velvet peach
And we’ll sit out so late that the heart will escape
Out onto the moonglade, its mainsail unfurling
And head for where August won’t finish so early.
And you’ll talk of our garden, and tell me the best news
— The viburnum reddening, yellow the primrose,
And the slow sun setting the Antonovka ripening.
So quiet — as if no farewell were waiting.
We’ll tire, we’ll come to, we’ll wash up and dry,
But cry — no, I won’t, I won’t, I won’t cry.
* * *
По Украине ходит Вий,
Шагнёт – и нет моста,
И Волноваха, вся в крови,
Свисает изо рта,
И Харьков взорванный хрустит
В его гнилых зубах,
И синий Днепр в его горсти
Седой бедой пропах.
Поверх весны, поверх любви
Разбрасывая смерть,
По Украине ходит Вий
С огромной буквой Z.
Обломок свастики, зигзаг
Поверх оконных дыр
Косой чертой – наискосок
Зачёркивает мир.
На танке, на стене, в пыли,
Снаружи и внутри
Души – скорей с лица земли
Сотри его, сотри!
* * *
Еду я день и ночь, еду я по дороге без конца.
Чёрными крыльями поля медленно машут у лица.
Нету в моём краю холодном – чёрных таких полей.
Там, где остался дом, мягче трава и облака белей.
Были мы ближе близкого, руки наши тёплые, влажные глаза,
А теперь на долгих запястьях дождики, на глазах – леса.
Были разговоры легче лёгкого, разлетались, как воробьи,
А теперь слова позарастали ёлками – твои и мои.
Было у нас – печка натоплена, синица накормлена, ёж на часах,
А теперь дороги намотались на ноги, запутались в волосах.
Как бы нам размотать их заново, распутать клубок?
–
Улетела синица за море,
В небесах полыхает зарево,
В горле – комок.
* * *
Протухший Новый год,
Обвисшие гирлянды,
Подкисший невский лёд,
Ты, друг мой ненаглядный,
Сидевший на стене,
Обняв меня рукою,
Кивни скорее мне
Из вечного покоя.
Мне страшно здесь одной
Среди снегов холмистых.
Под нашею стеной
Опять война дымится,
Ещё летает смех,
Ещё ей верят мало,
Но ты-то знал, что всех
Накормят до отвала
И кровью, и стыдом,
И поношеньем громким –
Как этим грязным льдом,
Подтаявшим по кромке,
И беженцев толпой,
И смертью большеротой.
Ты знал же, милый мой, –
Так сделай же хоть что-то!
Разговоры
Он говорит – ты знаешь, у нас тут, по ходу, ад.
Она говорит – да что ты? Он говорит – подряд
Военных и мирных валим. Она говорит – да ну!
Он говорит – по ходу зашли тут в хату одну,
Нашёл пять тысяч зелёных – а хата уже горит.
Она говорит – ни фига се, теперь закроем кредит.
Он говорит – расстреляли троих, завели в кусты.
Она говорит – не голодный? Хватает хоть вам еды?
Он – да нет, не особо. Она – совсем отощал?
Насилуй там украинок, мне только не сообщай.
Первый – приём, ну, как там? Второй – у меня тишина,
Дети шли по мосту. – Второй – какого рожна?!
– Первый – наверно, в школу, несли в рюкзачках тетрадки.
– Второй – пожалел пока? Отработаешь на обратке.
Он говорит – алё, мы их ебашим, мам.
Она говорит – скорей всё разнесите в хлам.
Он говорит – прикинь, ебашим гражданских, чо.
Она говорит – ну, да, там у вас горячо.
Он говорит – лупили четверо суток по нам,
Прикинь, мы головы не поднимали, мам.
Она говорит – убитых много ли? – До фига,
От командира, мам, осталась одна нога.
Она говорит – когда вернёшься, назвали срок?
Он говорит – делили на пятерых паёк.
Взломали квартиру, мяса нажарили, сели есть.
Она говорит – а сколько не ели? – Да суток шесть.
Он говорит – в деревне все разбито, разнесено.
Она говорит – Россию ненавидят они давно.
Он говорит – машину вчера расстрелял, ну, да.
А Колька – уже 200-ый. Она говорит – беда.
Он говорит – надоело, завтра пойду в отказ.
Она говорит – посадят, зачем ты позоришь нас?
Он говорит – Серёжка ранен, получит денег.
Вчера нас стыдил командир, сегодня стыдил священник:
Как детей воспитаешь, про родину и про честь.
Я спросил командира – он не знает, зачем мы здесь.
* * *
Сжимается быстро шагреневый август.
В движеньях листвы появляется мягкость
И над головой – незаметная дымка,
И влага в глазах. Занавески раздвинь-ка,
Пора просыпаться, пора признаваться,
Что дней остается всего восемнадцать
До плача, до пламени края резного,
До полночи новой, до пропасти новой.
Но август пока не достиг середины –
Давай-ка мы купим шершавую дыню,
Немного инжира и бархатный персик
И так засидимся, что выплывет сердце
По лунной дорожке, направит свой парус –
Туда, где уже не кончается август.
И ты мне расскажешь про сад и про то, как
Краснеет калина, желтеет грунтовка,
Антоновка зреет на медленном солнце.
Так тихо – как будто и не расстаемся.
Устанем, очнёмся, помоем посуду,
А плакать – не буду, не буду, не буду.
